Светозары (Трилогия) - Страница 83

Я много раз слышал тетку Мотрю и до этого, но мне кажется, что никогда она не пела так вдохновенно, как сейчас. Да и не только она. Может, за войну отвык от песен, потому и кажутся они теперь такими необыкновенно красивыми — до жарких мурашек на спине, до слез…

Потом были пляски. Тамарка Иванова принесла баян дяди Якова Гайдабуры. Сам-то он, дядя Яков, до сих пор не вернулся из армии, и теперь играл за него безногий сын Сашка. Они с Тамаркой поженились и жили у тетки Анны, Тамаркиной матери. А баян сохранился чудом. Можно диву дивиться, как не загнала его тетка Мотря, когда ее ребятишки пухли с голоду. «Як же я продам его, — говорила она покупателям с наивной убежденностью малого ребенка, — ведь Яша не велел продавать. Нарушу обещание, а его, мого Яшу, возьмут та и убьют злые вороги. Ни-и, не обманите…»

Сашка Гайдабура играл, конечно, хуже отца, но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Он поудобнее приспособил баян на своих культях, отвалился на спинку стула. Между столами разобрали небольшой круг. Сашка сыграл «Камаринскую», «Гопак», потом «Подгорную», а круг оставался пустым. Отвыкли бабоньки за войну плясать, хоть и под хмельком сейчас были, но стояли, понурив головы, стыдясь и друг друга и самих себя. Почтальонка Нюшка Ковалева крутилась возле них, умоляя чуть ли не со слезами на глазах:

— Девки-бабоньки, ну чо же вы?! Музыка-то зря пропадает!

Похоже, ей жалко было напрасно играющего Сашку Гайдабуру, которого любила она безответно еще с довоенного времени и по наивности никак не умела скрывать свои чувства.

— Ну, чо же вы, язви вас в душу-то! — тянула она за рукав то одну, то другую женщину, потом выскочила на круг сама, смешно затрясла горбиком:

Скоро, скоро Троица,
Земля травой покроется.
Скоро миленький приедет,
Сердце успокоится!

Мамина подружка Дунька Рябова, которая лучшей плясуньей на селе была, не выдержала, тоже выскочила на круг, ударила в пол каблуками с каким-то горьким отчаянием:

Сидит милый на крыльце,
Да с улыбкой на лице.
А у милого лицо
Заслоняет все крыльцо!

Другие бабы затоптались по кругу, заохали, замахали платочками.

Пока, разинув рот, я сидел, переполненный радостным гулом непривычного веселья, мой закадычный дружок Ванька-шалопут действовал. Он вынырнул откуда-то из-под стола, поманил меня на улицу. За клубом остановился, показал из-за пазухи горлышко распечатанной бутылки:

— Бачишь? Счас мы с тобой врежем по стопарику, — он достал из кармана граненый стаканчик, — а чо? Чем мы хуже других? Как работать — дак наравне со взрослыми… — Он набулькал в стаканчик, протянул мне: — Пей!

Я ошалел от неожиданности. В семье у нас считалось: пить водку ребятишкам — самый большой грех. Хуже даже, чем курить.

— Ты чо, с ума спятил?! — отшатнулся я от Шалопута. — Отнеси, где взял, а то сейчас Живчика позову!

— Хе-хе! — оскалился Ванька. — Мужик называется! Ишо не пил, а уже штаны от страха заржавели. Бачь, як надо! Шось-то в горле деренчить, треба его промочить! — подражая отцу, пропел он и одним духом осушил стаканчик.

Я увидел, как перекосило Ванькин рот, как на побелевшие щеки и нос сыпанули конопатины, а глаза округлились и полезли из орбит — хоть ладони подставляй. Не на шутку испугавшись за дружка, я уже хотел позвать взрослых, но Ванька вроде очухался, утробно икнул, и все на его роже как-то сразу стало на место.

— Вот так! — сказал он. — Учись, покеда я живой! — и началась перебранка, которая никогда и никого из мальчишек не доводила до добра.

— А тебе выпить слабо! — подначил Шалопут.

— Кому? — будто не понял я.

— Тебе!

— Выпить слабо?

— Ага!

— Да я!..

— Яколо — в штаны накакало.

— Ах ты!..

— Тыкало — в штаны насикало. А выпить тебе слабо!

— Наливай! — зажмурившись, я хватил несколько глотков и поперхнулся, словно кипятком. Все во рту и в горло моем обожгло, перехватило дыхание, и вот она, казалось, сама смертынька прыгнула ко мне на грудь, впилась раскаленными когтями.

А Ванька хохотал и корчился перед глазами. Маленько отпустило, я перевел дыхание. И горячо стало в груди, и прошла на Ваньку недавняя злость. Может, впервые показался он мне хорошим человеком — ну, прямо без сучка и задоринки. Прямо хоть вместо иконы на божницу ставь. Такой красивый — морда в конопушках, как сорочиное яйцо; глаза синие — так и стреляют туда, где что-нибудь плохо лежит.

— Ванька, — сказал я и обнял его за плечи, — хороший ты парень, только дурак.

— От дурака слышу! — весело откликнулся Шалопут. — А знаешь чо? — сказал он. — У Сеньки Палкина, акромя кортика, есть еще и наган. Не поджиг — настоящий. Вот бы стибрить, а?

— Зачем он тебе?

— Хэх, ну ты и даешь! — презрительно покрутил башкой Ванька. — А как же ты его без нагана-то застрелишь?

— Кого?

— Ну, человека. Подходишь ты к нему… Вот, гли сюда! Подходишь, как ни в чем не бывало, а рука в кармане держит наган. Он: «Здрасте, товарищ!» А ты: «Серый волк тебе товарищ!», а сам курок навострил, да прямо из кармана — пук! Он и копыта на сторону.

— Да зачем убивать-то его? — теряюсь я, совсем сбитый с толку.

— Кого?

— Ну, человека, про которого ты долдонишь?

— Вот те раз! — вытаращился Ванька. — Дак, а, можа, он шпиён!..