Светозары (Трилогия) - Страница 174

К оглавлению

174

Глава 8
ЛЕТО ПЕРВЫХ СКИТАНИЙ

1

— Э-э, вьюнош, не спеши! Обогодь малость. Не спеши пляши, а подлаживай. Охолонь. Сядь и посиди. Спешка нужна где? Она нужна только при ловле блох, верно ты говоришь…

— Я ничего не говорю.

— Ну, если не сказал, то про себя подумал. А это все равно, что вслух сказал. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

— Я не пьяный.

— Так а кто же тебя в пьянстве обвиняет? Рановато еще, вьюнош, в рюмку заглядывать! Сперва научись зарабатывать ее, копейку, а потом уж пропивать… Прально я горю?..

Он так и произносит: «прально» — вместо «правильно», «горю» — вместо «говорю». Слова из него сыплются, как горох из лопнувшего мешка. Мне даже кажется, что они, подпрыгивая, как горошины, бубняще стукотят по полу. Он тараторит, в спешке проглатывая окончания слов, отдельные слоги и суффиксы… Мне становится как-то неуютно от этого хлынувшего на меня напористого потока слов. А он все говорит и говорит, и слова-горошины уже стучат об мою голову, и она начинает кружиться…

«Он» — это новый наш бригадир Юрий Георгиевич Мудровицкий, приехавший, кажется, из областного центра вместо ушедшего снова в кузницу дяди Якова Гайдабуры. Ходили слухи, что Мудровицкий по национальности не то поляк, не то грек, не то еврей и что в сельском хозяйстве он не смыслит ни бельмеса. Еще поговаривали, что он где-то на чем-то крупно погорел, отсидел срок, и вот теперь пихнули его в нашу дыру, чтобы он окончательно искупил тут свою вину. Постепенно колхозники перестали удивляться подобным шуткам: в те годы кого только не «бросали» на подъем сельского хозяйства.

Мудровицкий был невысок, узкоплеч, но с брюшком и широк в заду, — будто весь отек книзу. Мне подумалось, что, наверное, он всю жизнь делал сидячую работу. Выглядел он сравнительно молодо, хотя на лбу были большие бледные залысины, а на макушке светилась круглая лысина, окруженная мягко вьющимися рыжими волосами.

Я пришел к нему за справкой. Справка нужна мне была в том, что он, бригадир Мудровицкий, не возражает против моего отъезда из колхоза в город, для поступления в институт. Потом по этой справке мне надлежало получить другую справку, но уже в центральной колхозной конторе у председателя Глиевого в том, что и он, Глиевой, не возражает против моего убытия из колхоза… И уж после, если получу еще и третью справку из сельсовета, мне, возможно, будет выдан паспорт, и тогда я — вольная птица…

Но до этого еще далеко. Пока что я застрял уже на первой инстанции.

— Нет, ты погоди, вьюнош! — огорошивая, наседает на меня бригадир Мудровицкий, и в уголках его губ закипают слюнки. — Ты мне скажи, когда в твоем институте начинаются экзамены?

— Ну, в середине августа.

— В середине августа! А сегодня? Сегодня — десятое июня! Прально я горю? Так ты же за эти два месяца какую помощь можешь оказать колхозу? Огромную! Начинаем сенокос. А где рабочие руки? Правильно понимаешь: нет рабочих рук!

— Мне готовиться к экзаменам надо, — соврал я.

— И-эх! — воскликнул Мудровицкий. — А чего к ним готовиться-то? Я сам когда-то сдавал, знаю. Всякие экзамены — это карточная игра. Повезет — за милую душу сдашь. Не повезет — хоть наизусть все выучи, хоть лоб об стену расшиби — все равно провалишь…

И бригадир долго, торопливо и нудно разъясняет мне напряженную международную обстановку, которая якобы в какой-то мере зависит и от меня, от того, буду ли я работать в колхозе и тем самым укреплять могущество нашего государства, или же…

— Не дам я тебе, вьюнош, никакой справки! — наконец заявляет он. — Хитрый ты, а я еще хитрей. Вижу: прежде времени хотишь из колхоза улизнуть, о?..

Голова моя шла кругом, когда я выскочил из конторы. Встречал я говорунов, но такого… Это ж надо — битых два часа говорить! А о чем? Вспомнить невозможно. Силе-он, бродяга! Ну, отказал бы сразу — и дело с концом, а то ведь на измор взять старается.

Ничего, мы и сами с усами. Успел поглядеть и я кое-чего в жизни. Стреляного воробья на мякине не проведешь. Обойдусь и без его паршивой справки. Бог не выдаст — свинья не съест. Авось будет и на нашей улице праздник…

Таким вот своеобразным способом утешал я себя по давней привычке. А и правда хитер ты, пан (или как там тебя) Мудровицкий! Верно ты разгадал мои тайные помыслы — точно в воду глядел. Конечно же, не для подготовки к предстоящим экзаменам в институт нужны мне были эти два летних месяца. Тут соврал я тебе, мудрец Мудровицкий. А нужно мне было это золотое времечко, чтобы, удрав из колхоза, дунуть куда-нибудь на север или даже в соседних селах наняться в бригаду калымщиков, да и поработать до седьмого пота, да скопить хоть немножко деньжонок для поездки в город, в этот самый институт. Ведь не только гол как сокол, но даже на проезд ни гроша за душой…

Предвижу, Юрий Георгиевич, что бы сказал ты мне, знай эти мои тайные помыслы. «Зачем искать калым на стороне, когда в нашей бригаде на постройке частично сгоревшего зимою коровника работают такие же дикари-калымщики со стороны, — сказал бы ты. — Иди и вкалывай. Прально я горю?..» Говоришь-то ты правильно, и надо тебе должное отдать, новый бригадир: хоть и болтают про тебя, что ты ни бельмеса в сельском хозяйстве не смыслишь, но, наверное, люди многого не понимают. Смотри как ты живо стал разворачиваться! И работаешь-то у нас без году неделя, а уже калымщиков нанял строить коровник, добыл строительный материал для сооружения нового свинарника, а там и клуб намечаешь поставить, и свой крытый ток с сушилкой… И ведь поставишь! Почему-то верю я в это. Уж больно напористый ты, больно пробивной человек, пан Мудровицкий! Прямо на ходу подметки рвешь! Какой-то не нашенской, не крестьянской ты закваски. Там, где наш брат посовестился бы, махнул, может, рукою: «Ага, не дают, не получается — и хрен с ним!» — ты, Юрий Георгиевич, прешь напролом и ничем не гнушаешься для достижения своей цели. Ведь подумать страшно — за каких-то два месяца достать ценнейший, самый дефицитный в теперешнее время материал: сосновый лес, бетон, шифер, тес, гвозди, листовое железо, стекло… И всем известно, как ты действуешь, потому что ты даже прихвастнуть этим любишь: идешь очертя голову, напролом, а если не получается, тут уж пускаешь в ход всякие ухищрения и действительно ничем не гнушаешься. Там — солжешь, тут — подмажешь, а где и мутную сиротскую слезу пустишь. Можешь и обхитрить, и выманить, к даже украсть, если что плохо лежит, утешая при этом себя и своих соучастников: государство, мол, наше богато, а если от многого берут немножко, то это не кража, а дележка… Любимая твоя поговорка, между прочим.

174