Светозары (Трилогия) - Страница 123

123

Вот в эту пору и убежала в степь наша корова Милка. Мы искали ее целую неделю. Мама и бабушка Федора ходили пешком, я ездил верхом на лошади. Сначала побывал в ближайших селах — не прибилась ли к чужому табуну? Потом съездил на Шайдошские согры, — может, врюхалась где в болотину? А Милку нашел случайно дед Тимофей Малыхин. Вернее, рожки да ножки от нее. Ездил за сеном и наткнулся на разорванную волком коровенку.

— По следу судить — матерый зверюга! — рассказывал дед. — Лапищи — в мужичью ладонь. И видать, что хромой: задней левой ногою тока ямки делат, будто культя у него деревянная…

Утром мы с дядей Лешей съездили на то место. Но прошел ночью дождь, и волчьи следы замыло. А от нашей Милки остались лишь голова да плохо обглоданный скелет с бурыми клочьями мяса на сахарно-белых ребрах.

Об этом хромом волке, о его хитрости и коварстве, в округе ходили легенды. Наш бессменный пастух дядя Триша видел его однажды.

— Здоров, чертяка! Чуть не с годовалого телка! — восхищался пастух. — Выскочил из кустов по другую от меня сторону табуна, поймал овцу, перехватил ей глотку, вскинул себе на загорбок, будто мешок с картохами, — и айда опять в кусты. Да овца-то тяжелая попалась, суягная, а тут и я вершни на коне подоспел. Ору, что есть мочи, дубиной махаю, а он остановился, этак спокойно положил на землю овечку и глядит на меня, как я беснуюсь перед ним. Потом оскалился, навроде смешно ему, и помаленьку потрусил в кусты…

2

Остались мы без коровы. Впервые за все военные и послевоенные годы.

— Што же теперяча будем делать без кормилицы-то нашей?! — причитала мама. — Хоть живьем в могилу закапывайся…

Я понимал: мать ничего не преувеличивала. Хоть прошло два года, как закончилась война, а жить было так же бедно, в колхозе на трудодни по-прежнему ничего не давали, и вся надежда была на картошку да молоко. А у матери нас четверо, мне, самому старшему, четырнадцать лет, за мною — лесенкой — Петька, Танька, Колька… Небось запричитаешь.

Да и в молоке ли только дело? Корова была для нас, как и для большинства других семей в нашей деревне, основной тягловой силою. Милку мы запрягали в маленькую телегу, сделанную дядей Лешей, и возили на ней сено, дрова, кизяки, картошку, а весной, объединившись с соседями, пахали и боронили на коровах свои огороды.

И вот — Милки не стало, а вместе с ней погасли последние искорки надежды на лучшую жизнь. Впереди мерещилась огромная и стылая, с ледяными бельмастыми зенками, лохматая от инея, голодная зима.

Как-то вечером к нам на совет собрались родные и просто соседи, близкие. Сидели, пили пустой чай, заваренный сушеной морковкой, неторопливо переговаривались.

— Без коровы в зиму итить нельзя, — убеждала бабушка Федора, будто ей кто-то перечил. — Как без молока, вы што? Опять же, если счас не купить, весной, на траву, oне будут в полтора раза дороже.

Надо сказать, что к этому времени кое-что уже было намечено: бабушка Федора отдавала нам бычка, которого планировалось зарезать к зиме на мясо, а дальняя наша родственница Степанида Глухова из поселка Липокурово соглашалась отдать за бычка первотелку и просила в придачу полторы тысячи рублей. Все деньги нужны ей были срочно: выдавала замуж дочь. И вот теперь решался вопрос: где взять такую огромную сумму.

— Можа, в колхозной конторе дадут маленько? — неуверенно высказался дед Тимофей Малыхин.

— И то правда, Марьюшка! — оживилась бабушка Федора, обращаясь к маме. — Сходи к председателю, в лоб не ударит.

— Вряд ли там чего отколупнется, колхоз наш опять в должниках у государства.

— Чем черт не шутит…

— Авось да небось, да и стронется воз!

Мама сидела молчаливая, зябко куталась в платок, казалась отрешенной от всего. Что-то с нею случилось последнее время, что-то надломилось в ней. Она уже не плакала, она смотрела сухими глазами, запавшими в темные глазницы, куда-то мимо людей, будто разглядывала что-то за их спинами. Наверное, ей тоже, как и мне, мерещилась голодная гибельная зима…

— А ежели наверняка — то к людям итить надо, — затягиваясь цигаркой с крепчайшим самосадом, прогудела могучая и несокрушимая по натуре Мокрына Коптева.

— Чаво напраслину мелешь, у кого oнe, деньги-то, ноне водятся? — напустилась на нее языкастая бабушка Федора. — У кажного в кармане — вошь на аркане… Вот хошь бы у тебя — много их, денег?

— Ну, не скажи, Федора Арсентьевна! — закричала горластая Матрена Гайдабура. Говорить спокойно она не умела — сразу переходила на крик: — Война, бачьте, не для усих колесом прошла. Хтось потом и кровью умывался, а хтось… Илюху Огнева, нашего бригадира бывшего, взять.

— А Таскаиху копнуть? — поддержал тетку Мотрю Тимофей Малыхин. — Всю войну самогонкой торговала, мужиков опаивала.

— Корепанова Силиверста пощупать ба, — подсказал кто-то, — у этого Крота денег — куры не клюют.

— Так они и раскошелились, держи карман шире, — вздохнула Евдокия Рябова.

— Дак не надолго же! — воскликнула бабушка Федора. — За полгода, можа, и рассчитались бы со всеми долгами. Марья пензию за Пашу сто семнадцать рублей в месяц получает, опять же — мастерица на все руки. После работы, вечерами, по дворам можно ходить, печи людям перекладывать. Печники-то ныне все извелись, а, гляди — зима на носу…

3

На другое же утро шустрая бабушка Федора примчалась к нам чуть свет. Мать собиралась на ферму, на утреннюю дойку.

123