Светозары (Трилогия) - Страница 189

189

— Ну, не умею я секреты хранить, хоть убейте меня! — тараща голубые глаза, жалуется Васек. — Не понимаю я, зачем надо что-нибудь скрывать друг от друга? Ну, и жили бы все с душой нараспашку, и ссор бы тогда никаких не было. И хитрости, и подлости всякие исчезли бы…

Но так или иначе, а угрозу Боровского — во сне она была или наяву — я не забывал и ждал возмездия. Мне тоже удалось о нем кое-что узнать от того же Калабашкина. Игорь происходил из интеллигентной семьи инженера горных дел, жил в достатке, увлекался лыжным спортом и достиг уже в нем блестящих результатов…

3

В университет я не прошел по конкурсу. Рухнули все мои надежды и мечты. Собирал на дорогу по копеечке, урвал последний кусок у матери и ребятишек, и вот… Да и не это, конечно, главное.

Я не мог ни спать, ни есть. Только бродил по улицам города, смолил папиросы, прикуривая их одна от другой. Все опротивело до того, что появилось желание покончить с собой.

Как-то вечером лоб в лоб столкнулся на узком тротуаре с Игорем Боровским. Он вел под руку красивую девушку. Игорь странно как-то усмехнулся и уступил мне дорогу. Он по конкурсу прошел. Калабашкин мне рассказывал, что Игоря «вытянули» спорткомитет и университетский комитет комсомола, потому что каждый вуз стремится всякими правдами и неправдами принимать к себе классных спортсменов.

Васёк тоже поступил в университет. А у меня не хватило одного балла. Единственного! И срезался я, как и при сдаче школьных выпускных экзаменов, на любимом своем предмете — на истории. Здесь я тоже по истории получил «тройку».

После того как были объявлены результаты конкурса, я не спал двое суток. На третьи утром стал собираться домой. Собирал жалкие свои шмутки и книги и складывал в фанерный чемоданчик. За этим занятием застал меня секретарь университетского комитета комсомола Плешаков, краснощекий добродушный парень.

— Камо грядеши? — спросил он и присел рядом на мою койку и даже за плечи обнял. — Ты не спеши-ка домой, успеешь, — с дружеским участием в голосе заговорил он. — Сходи сегодня в одиннадцать часов к профессору Деренкову Ивану Ипатьевичу. Я сейчас был у него, договорился. Это знаменитость, самый толковый в университете историк, и он согласился проэкзаменовать тебя по новой. Если выдержишь, то останешься при университете. Конечно, в список принятых ты уже не попадешь — поздно, но наравне со всеми будешь иметь право посещать лекции, а как только освободится на вашем курсе место, — мало ли бывает: того выгонят, другой отсеется по уважительной причине, — тебя сразу зачислят на место убывшего.

Признаться, я немало был смущен таким вниманием к своей персоне. И не понимал пока причины этого…

И вот я в кабинете знаменитого профессора Деренкова. Кабинет тесноват, а вместо стен от пола до потолка — рябящие в глазах корешки книг. Книги грудами навалены на большом столе, на стульях, по углам на полу, — кажется, если бы они могли каким-то чудом держаться, то их навалили бы и на потолок.

Деренков сидел за столом, за кучами книг и бумаг. По книгам и кинофильмам я представлял всех профессоров почему-то одинаковыми, — этакими седенькими сухонькими старичками, суетливыми и рассеянными, непременно говорящими каждому «батенька мой». Деренков был не такой. Это был крупный грузный мужчина с круглою лысой головою, грубоватым толстогубым лицом. На короткой шее — бурые бугаиные складки, руки — большие и волосатые. Скорее напоминал он какого-то хозяйственного руководителя, чем кабинетного работника, книжного червя.

— Чего-то комсомол за тебя хлопочет, — сердито пробасил он и кинул на стол пачку узких бумажек. — Бери билет и готовься.

Я взял бумажку, боком примостился к столу. Буквы плыли и сливались, я с трудом прочел вопросы. Смысл их никак не доходил до меня. Устал я, как, наверное, никогда не уставал. И все уже стало мне безразлично, и я жалел теперь, что приперся вот к профессору… Зачем? Ничего уже не хотелось, а только неудержимо тянуло лечь на пол и спать, спать много ночей и дней…

Профессор грузно поднялся из-за стола, подошел к окну и закурил.

— Запрещают врачи курить — сердце. А попробуй брось, — заворчал он, жалуясь неизвестно кому. — А вообще жить — разве не вредно? От жизни стареет, изнашивается организм, а?

Он стал ходить вдоль книжной стены, заложив руки за спину. Дощечки паркетного пола под ним угибались и жалобно взвизгивали.

— Тебя зачем прислали ко мне? — вдруг спросил он. — Ко мне обычно присылают, когда спор разрешить надо, истину восстановить… Ах, да, комсомол уверяет, что тебе тройку по истории несправедливо поставили. А ты — нужный университету спортсмен. Что-то не похож ты на спортсмена, а?

Я растерянно забормотал что-то.

— Ну, так я и знал, — перебил профессор, — так я и думал! Комсомол молодой, жизнерадостный, ему соврать — хлебом не корми… Что там у тебя в билете?

— Восстание Степана Разина.

— Хороший вопрос. Отвечай.

Ничего я не помнил, все смешалось в голове — все события, факты, даты… Перед глазами всплыла телега с железной клеткой, в которой сидел прикованный цепями Стенька Разин — картинка из учебника… Я стал мямлить какую-то чепуху — лишь бы не молчать, лишь бы говорить что-то.

— Н-да, — прервал профессор. — Зря старался комсомол.

Я поднялся, пошел к двери. За спиной услышал вопрос Деренкова:

— Не соврал комсомол, правду сказал, что ты первый в своем роду получил среднее образование, а теперь вот и на высшее замахнулся?

189