Светозары (Трилогия) - Страница 100

100

— На этот вопрос мне ответить… кха! трудней всего. Да и не сумею я… Да и ты не поймешь…

— Где уж нам! — поддакнул Живчик.

— Ну вот, уже смеешься… Ну и смейся, черт с тобой! Мне теперь не привыкать. В общем — мечта у меня, понял? Вот с таких лет… Моря-то я никогда не видел, но… Оно мне всегда снилось. Вот суконка! Главное, не видел ведь, а во сне слышу — шумит, и волны с пеной… На степь нашу похоже — тожеть, ни конца и ни краю… А служить попал в кавалерию…

Оба долго молчали. И мне показалось, как им обоим там неловко, потому что нечего сказать. Бригадир заговорил первый:

— Тебя это… отпустили-то как?

— Условно. Принудиловка. В общем — навроде того кобеля: не привязан, а визжишь.

— Ничего, жить можно. А позвал я тебя вот зачем. На элеватор зерно возим, а бабенки наши не справляются. Тяжело, да и жульничания много, на элеваторе-то. Хотел назначить тебя за старшего в обозе… Как?

Сенька помолчал. Отозвался глухим голосом:

— Ты дак прям сразу быка за рога…

— Почему — сразу? Обдумал. Более подходящего человека не вижу.

— Мне и раньше такого дела никто не доверял, а уж теперь, после кутузки… — Сенька прокашлялся. — Поговорку помнишь? Горбатого тока могила исправит… А меня ты совсем не знаешь…

— Знаю, — уверенно сказал Живчик. — Видел, как ты на сабантуе плясал… Ну, так как?.. Позови тогда ребятишек.

Мы с Ванькой успели вышмыгнуть из коридора на крыльцо. Сенька вышел к нам, строго сказал:

— А ну, зайдите к бригадиру!

— То гонют, то опять зовут, — заворчал Ванька, скорчив обиженную рожу, — што мы, собаки?

— Давай, давай! — нахмурившись, подогнал Сенька.

В кабинете Федор Михайлович нам сказал:

— Такие вот дела, ребятки… До начала октября в средних и старших классах опять отменяются занятия. Помощь ваша колхозу нужна. У нас не хватает двух возчиков — на элеватор зерно везти. Так что, если согласны… За старшего будет у вас Семен э-э… Сидорович Палкин.

Когда мы вышли из конторы, Сенька нам сказал:

— Завтра утром собираемся на конном дворе. В семь ноль-ноль. — Он зачем-то взглянул на ручные свои часы, добавил: — И штоб без этого самого… Понятно? К остальным возчикам я зайду сам, скажу лично…

Мы с Ванькой даже переглянулись.

— Вот такие пирожки, — тихо сказал я.

— Вот такие апель-синь-чи-ки, — с трудом выговорил Ванька.

5

Утро выдалось пасмурное и теплое. Сплошной серой мутью было затянуто низкое небо: оно словно бы дымилось бледным светом, в котором все предметы вокруг виделись размытыми и плоскими, как тени. Избы, деревья, заборы — все казалось нарисованным серым грифелем на серой же грифельной доске.

Деревня еще покоилась в мглистой дремоте, лишь со стороны конного двора доносились частые удары по металлу. Эхо сдваивало звуки, и получалось звонко и весело: тиу-так, тиу-так, тиу-так! Здесь, когда я подошел, то увидел двоих: Сеньку Палкина и Шалопута. Но я обознался. Это был не Шалопут, а его братец-двойник Василек.

— А чо, Ванька сдрейфил? — спросил я.

— Живот у него заболел.

— Апельсинчиков объелся?

— Каво? — не понял Василек. — Нет, правда, всю ночь в огород бегал…

У меня маленько испортилось настроение. Славный, конечно, парнишка Василек Гайдабура, — тихий, застенчивый, честный… Но в трудную и дальнюю дорогу лучше бы ехать с разбойным и бесстыжим Ванькой-шалопутом. Надежнее как-то…

Сенька Палкин осматривал телеги, стучал молотком по люшням и железным ободьям колес, потом мы втроем принялись смазывать колеса вонючей густой мазью.

Мы управились с телегами, запрягли лошадей. Совсем уже рассвело, когда подошли еще две возницы: Тамарка, Сашки Гайдабуры жена, и Клавка Пузырева — молодая, здоровая и тоже бездетная баба.

— Общий приветик! — завопила Клавка. — А мы уж думали, вы без нас укатили!

Сенька отвернул чуток рукав, поднес к уху позолоченные свои часы, каким-то чудом уцелевшие от всей его былой роскоши, потом пощелкал по часам пальцем, укоризненно покачал головой:

— Во сколько был назначен сбор?

— А у нас часов нема, а петухи проспали! — захохотала горластая Клавка. — Кавалеры мне тожеть называются, уж и поспать нельзя…

Она кривлялась, надувала губы, а сама так и ласкала Сеньку прилипчивым взглядом водянисто-синих выпуклых глаз. А Сенька на нее не глядел, важничал, и когда грузили мешки с зерном у колхозных амбаров, он строго покрикивал на всех. Если мы брали мешок по двое и, надрываясь, еле волокли, то Сенька один легко вскидывал куль себе на загорбок и бегом семенил по доскам-сходням из амбара к телегам. И приятно было смотреть, как он работает: в одной рубашке с расстегнутым до пупа воротом, широкоплечий, тонкий в талии, он как-то красиво изгибался под тяжестью, балансировал всем телом и частил ногами, будто отплясывал свои ритмический вальс.

Он здорово изменился со вчерашнего дня. Пододелся, раздобыл где-то сапоги и уже не напоминал теперь голенастого, общипанного в драках, петушишку. И дело даже не в одежде: весь он стал какой-то не такой, будто подменили парня. И эта хмурая строгость на резком лице с крючковатым носом и круглыми ястребиными глазами, и не показушная вроде бы жадность к работе, и даже голос — снисходительно-строгий, с легкой начальственной хрипотцой…

Вот и возьми его за рупь двадцать, вот и разбери-пойми! Да какой же он есть, настоящий-то Сенька Палкин? То ли — брехун и матерщинник, мелкий хвастунишка и драчун, какого знал я его всегда? Или тот, что готов совершить чудо, полезть к черту на рога, пойти на смерть, — только бы на глазах у людей, которые должны восхищаться, ахать и всплескивать руками? Или вчерашний — нелюдимый и угрюмый, озирающийся затравленным волком из-под огромного козырька фуражки? Или вот теперешний — прямо врожденный начальник, да и только?! Неужели это назначение старшим по обозу так его могло изменить и перевернуть? И обоз-то — название одно: пять заморенных кляч, впряженных в полуразбитые скрипучие телеги… Может, тут что-нибудь другое? Я пока не понимал…

100