Светозары (Трилогия) - Страница 77

— Ты так вот, с потягом, — сказал он и положил свои ладони сверху на мои, показывая. Руки у него были костлявые и цепкие, как птичьи лапки.

Вскоре я наловчился: лодка пошла ровнее, у бортов зажурчала вода, весла не брызгали, от них завивались в глубину темные воронки. Старик сидел напротив, пошевеливал кормовым веслом, смотрел куда-то через меня пустыми слезящимися глазами, жевал бескровными синими губами. О чем он думал, что мерещилось ему там, за моей спиной? Может, эта неведомая теперь никому, жившая полвека назад, загадочная прабабка моя по имени Хрестинья? И таким жалким показался мне дед в своей почали и в своем одиночестве! И я, вспомнив рассказы о нем, спросил:

— Правда, что ты видел царя, дедушка?

— Каво? — он очнулся, огляделся по сторонам, приходя в себя.

— Бабушка Федора сказывала — самого царя ты видел. Какой он, страшный?

— Эт почему страшный-то?

— Дак, на картинках рисуют… Лупоглазый такой, с розгами…

— Да нет, навроде, человек и человек, — старик опять поплескал воды на заскрипевшие уключины. — И, правда, далеконько его видел… Это когда мы из Болгарии возвернулись, с турецкой войны… Нас много, солдатни-то, идем, горланим «ура», а он сидит на коне… без шапки…

— Ну а какой он? Глаза-то и правда по блюдцу? — допытывался я. Меня давно занимал этот вопрос. Столько я книжек прочитал про всяких царей да королей, столько сказок наслушался, — и везде им служили, преклонялись перед ними, молились на них. Почему молились-то, что это за такие люди особые? Этого я не понимал. А дедушка Арсентий не понимал, видно, меня, мою настойчивость.

— Человек и человек, — повторил он. — И глаза, вроде, как у всех… Сидел на коне, без шапки…

За камышовым островом мы поставили две сетешки — старых-престарых, латаных-перелатаных, с глиняными калеными грузилами-кибасьями, с поплавками из свернутых в трубки берестин.

— У меня ить ране-то наилучшие в поселке сети были, — вздыхал старик. — Были, да сплыли… Усе на харч променял…

Мы отгреблись под самую камышовую стенку острова, в тенек, там размотали удочки. И снова не выдержал старик, вздохнул со всхлипом:

— Рази это рыбалка, кулига тебе греха? Бывало, понятия не имели об этих удах да крючках. Путевый рыбак увидел бы — со смеху сдох. Дожил ты, Арсентий Митрофанович…

Жаловался, сетовал, вздыхал, а сам, однако, не забывал о деле: быстро и ловко наживил червяка, трижды плюнул на него по мальчишескому поверию и, пока я распутывал свою леску, свитую из суровой нитки, успел выхватить двух чебачков. И уж тут совсем ожил, развеселился, обрадованный, как малое дитя.

— Видал, чо деется?! — кричал срывчатым, как у молодого петушка, фальцетом. — Это тебе не блины пекчи… Эй, карась! Ась? А ну, вылазь! Погоди, чебачок, есть другой дурачок… Я ить, Серега, три года на море не выбегал: не дюжу на веслах. Моченьки не стало. Это сам бог мне седня тебя послал… Эть его! — старик снова подсек, над моей головою, будто сама собой пролетала рыбка, вспыхнув серебром.

Вот это да-а! Я насилу червяка на крючок насадил — дрожали пальцы. Такой рыбалки мне видеть еще не приходилось. На кривом озере, что подковой деревню нашу огибает, надо час просидеть, чтобы поклевки дождаться. Да и берет-то — чебачок с ноготок. Поэтому, видно, и незнакома была мне раньше рыбацкая страсть. А тут почувствовал: в груди сладко заныло, руки трясутся — скорей, скорей!..

Но поплавок из гусиного пера как все равно припаялся к стеклянной водной глади, даже синяя стрекоза на него уселась — будто в насмешку. А старик в это время выхватил большущего круглого карася, который лениво зашевелился в лодке, по-поросячьи чмокая ртом. Да где же справедливость, господи?! Этот старый колдун и в лодке-то еле держится… Вон, трясется весь, червяка насаживает — к самым глазам поднес… Я дернул свое удилище, стрекоза поднялась, запорскала у моего лица, готовясь сесть на нос… Захотелось ревануть и выпрыгнуть из лодки…

Старик покосился на меня, притушил свой азарт, посоветовал:

— Ты не суетись, Серега. На поплавок-то не пялься, а думай вот эдак: идет к твоему червяку большая рыба, вот подошла, нюхает… Зови ее, заманивай…

— Знаю, — буркнул я.

А сам подумал: и вправду колдун. А если попробовать? И стал воображать: вот плывет ко мне огромный карась — жирный, важный, крохотным ротиком чмокает, будто ищет, кого бы поцеловать, а тут — мой червяк на крючке…

— Кулига тебе греха! — выругался старик. — Ушла, окаянная!

Я обернулся к нему, отвлекся, а когда глянул — нет моего поплавка! Только едва заметная воронка на том месте! Я подсек и сразу почувствовал в руке живую тяжесть. Леска косо пошла вглубь, ракитовое удилище изогнулось, сильные упругие толчки отдавались в самом моем сердце. Удилище стало скользким, — ладони мои взмокли, — я повел его вправо и на себя, всем телом ощущая, какая там, в глубине, большая и сильная, ходит рыбина.

Вот у самого борта буруном вскипела вода, мелькнуло что-то красное, похожее на петушиный гребень.

— Не пущай под лодку, оборвется! — зашипел старик, на четвереньках подползая ко мне. — Сачком надо, а то уйдет… Счас мы ее…

Я повел от борта, леска натянулась до звона, рванулась вглубь и вдруг ослабла так, что я чуть не вылетел навзничь из лодки. Огромный окунь — красноперый, полосатый, яркий, как весенний петух, колесом выметнулся из воды и, будто на мгновенье зависнув в воздухе, шлепнулся плашмя, скрылся под взрывом брызг.