Светозары (Трилогия) - Страница 47

— Ладно тебе дуться-то, на сердитых воду возят.

Он крутился около женщин, юлил и заискивал, но никто на это не обращал внимания. На него смотрели, как на пустое место.

Так продолжалось дня три, а потом приехал председатель колхоза, привез в нашу деревню нового бригадира. В тот вечер забежала к нам Дунька Рябова, смехом закатилась еще с порога:

— Ой, мамонька родная, держите меня, а то упаду! Нового-то начальника, Марьюшка, не видела ты? Ой, страхолюдина, ой, пугало огородное — ночью ежели приснится, так и не проснешься со страху… Рожа-то, как бороной по ней прошли, да черными пятнами вся, а глазищи-то — умора одна…

— Чего ты раскудахталась? — осадила ее мама. — Человек, может, на фронте покалеченный.

— Может, и на фронте, — согласилась Дунька, — да только и характер, видать, у него не красивше. Не успел приехать — сразу на ферму притащился. Я там одна была, дежурила. Все обошел, каждый угол обнюхал, а потом на меня набросился. «Что, — говорит, — за порядки у вас такие? Ясли не можете сделать? Валите корм под ноги, коровы и топчут его, с навозом мешают». Правильно, отвечаю, да только я ведь не плотник, мое дело — сторона. Тут уж он и взъерепенился! «Как, — орет, — сторона?! Да за такие дела под суд отдавать надо!» В общем, сменяли шило на мыло, — заключила Дунька.

А скоро и я познакомился с новым бригадиром. Мама приболела, и я управлялся за нее на ферме. Все доярки быстренько убрали за своими коровами навоз, задали им сено и смотались по домам. А я замешкался около своей любимицы — коровы по кличке Мальва. Удивительные у этой коровы глаза: грустные и словно бы все понимающие — только слово не скажет. И характер у нее гордый. Мама рассказывала: как-то прошла на дойку не в духе и накричала на Мальву. А та молоко не стала отдавать ни в какую. До слез довела, только потом сжалилась… Летом пастухам с нею беда. Придет время телиться, Мальва уйдет потихоньку из стада и спрячется где-нибудь в дальних буераках. Там и отелится, и телка оближет да накормит, а после в стадо придет одна. Пастухи с ног сбиваются, теленочка ищут. Мальва в положенное время бегает его кормить, но попробуй выследи хитрюгу! Уходит, когда пастух задремлет, да сначала в другую сторону, а потом кругаля даст по-за кустами — и на месте. Таким же манером и на ночь удирает. И только через неделю, когда теленок поднимется на ноги и окрепнет, Мальва сама приводит его в стадо…

По своей привычке я стоял и разговаривал с Мальвой, когда сзади кто-то подошел. Я обернулся и отпрянул в сторону: лицо подошедшего мужчины было страшным. Оно было исполосовано багровыми и синими рубцами, ресниц и бровей не было, и глаза казались огромными, как у быка.

— Не бойся, — сказал мужчина, — я ваш новый бригадир, и зовут меня Федором Михайловичем. А ты чей будешь?

Я оправился немного от испуга, но поглядеть бригадиру в лицо не решался.

— Прокосов я, Марьи Прокосовой сын.

— Ага. знаю такую, сказывали мне — хорошая доярка.

От этой похвалы мне стало совсем легко, а бригадир присел на пряслину, вынул кисет.

— Как здоровье дедушки Семена — не поправляется?

Меня удивило, что приезжий так быстро успел обо всех разузнать.

— Плохой он совсем, — сказал я, — все на печи лежит…

— M-да… И подкормить старика нечем… Ну а ты почему не в школе?

— Мама приболела, а с коровами управляться больше некому.

— Это никуда не годится. Неужели другие доярки не могли подменить?

— У каждой работы по горло, — вздохнул я.

— А ты, вижу, серьезный парень, — ласково сказал бригадир. — Учишься-то как?

— Ударник пока, без троек.

— Пионер?

— А как же!

— Тогда вот что… — Федор Михайлович затушил о подошву вонючий окурок, придвинулся ближе ко мне. — Ты с Иваном Гайдабурой дружишь?

— Это Ванька-шалопут, что ли? — не понял я.

Бригадир засмеялся:

— Вот уж поистине шалопут! Но речь не о том. Иван ворует семенное зерно из колхозного амбара. Подлезет под амбар, просверлит буравчиком дырку в полу — зерно и сыплется… Поймать его пока не удалось, но что делает это он — мне известно точно. А ведь он не столько берет, сколько рассыпает.

— Да за такие дела ему харю надо побить! — вспыхнул я, но тут же осекся, вспомнив, как сам воровал на току пшеницу.

Бригадир вроде бы не заметил моего смущения, спокойно продолжал:

— Можно и побить, это уж дело твое. Потолкуй сначала с ним по душам, а если не подействует… Но только запомни: это мужской разговор, строго между нами. Понял? Если разболтаешь в школе — его же тогда засмеют, со свету сживут, о он, как-никак — твой друг…

— Сегодня же с нам поговорю! — заверил я бригадира.

— Вот и хорошо. А то мать из-за него, дурака, пострадать может.

Федор Михайлович мне понравился. Никто из взрослых так доверительно со мной не разговаривал — как с равным. Я совсем осмелел и спросил:

— А где это лицо вам так?..

— В танке горел, да не сгорел, — коротко ответил бригадир и поднялся.

Я до мелочей продумал всю операцию и в тот же вечер пошел к Гайдабурам, вызвал Ваньку на улицу. Поманил за угол сарая и там, без лишних слов, врезал ему кулаком по уху. Я был сильнее его, но уступал в ловкости. Шалопут не ожидал такого, полетел кубарем в снег, а я прыгнул на него верхом, заломил за спину руки. Как истинный борец, Ванька даже не вскрикнул, а может, с испугу онемел.

— Ты воруешь в амбаре пшеницу, — сказал я. — Лазишь под завалинку, сверлишь буравчиком дырку в полу… Мать об этом знает?