Светозары (Трилогия) - Страница 110

110

За ужином Клава молотила так, что только мелькала ложка, будто век ее не кормили, по и все равно без перерыва что-то рассказывала, захлебываясь и давясь куском. Смотреть на нее было неприятно. А наскоро поев, она прихватила с собой мужа Виктора и куда-то умчалась, как наскипидаренная.

— Почему она такая? — спросил я у старухи, когда мы снова остались одни.

— Какая такая?

— Ну, такая… Будто с цепи сорвалась. — Я настолько успел проникнуться довернем к старухе, настолько, казалось, понял ее, что не сомневался: она не оскорбится за дочь, думает о ней так же. — Прыгает, как блоха в штанах…

И точно: старуха не обиделась, она рассмеялась мелким кудахтающим смешком, замахала на меня ладошкой:

— Ахти, охальник этакой! Рази можно этак на старших-то? — и вздохнула, пригорюнилась, сказала с присущей ей откровенностью, невзирая, взрослый перед ней или подросток: — Такая вот она наделалась, наша Клавдия Спиридоновна, потому как робятишков у ее нет. Не хотит детишков рожать — и баста. А баба без детишков — что дерево сухостойное: скрипу много, а толку нет… Вот так-то, голубок, ноне повелось: самую большую божью награду за наказание чтут, избавиться от ней поспешают…

— Моя бабушка Федора девятнадцать детей родила! — похвастался я. — Да в живых-то осталось четверо…

— Знаю, — кивнула старуха. — Бабку твою в коммунизму зачислять пора, тока ругливая шибко да в грамоте темна. А так — созрела, аха… Вот я и спрашиваю тебя: почто человеку жисть дадена? Неужели, штобы небо коптить да хлебушко в навоз переваривать? Не-ет, голубок, она дадена, штобы от нее новая жизня взнялась, и так и далее до нескончаемости. До самого дальнего века веков. Вон аж куда штобы перекинулась моя кровушка! А эта халда… Прости меня, господи! — старуха мелко перекрестилась. — Клавка-то, дочка моя, и слыхом слышать о ребятенке не желает. Я, грит, сама еще из-за этой проклятой войны света белого не видела, пожить для себя хотца. Видел ты такую дуру? Дак для себя-то ты будешь жить тада, когда ребятенок, продолжение твое, будет. А счас — для смерти ведь живешь, халда ты этакая!.. Вот одно у нее на уме: гарнитур ей приспичило купить, трофейный какой-то, как у соседей наших Кошкалдиных. С этим встает и ложится. Сама на двух работах ломит, и мужичонку свово, Вихтора, замордовала.

— А что такое гарнитур? — спросил я.

— Ну, это вот… — старуха замахала рукой на шифоньер, кровать, шкаф, этажерку, стол и стулья, — обстановка, в обчем.

— Так у вас же все это есть! — удивился я.

— А я ей чо говорю? А Вихтор ей чо говорит? Куда там! Это все, баит, на помойку выбросить надо. Загранишное подавай! Как говорится, со свиным рылом — в калашный ряд… Из грязи, да прямо в князи!

4

Тугие Клавины щеки постоянно пылали помидорами, они словно бы раскалялись изнутри, и этот внутренний жар лихорадил ее, не давал ей ни минуты покоя.

— Виктор! — проснувшись ранним утром, кричала она на весь дом, хотя лежала на одной с ним кровати. — Вставай, лоботряс, козлиная мордочка! До работы полтора лаптя успеешь починить!

Виктор нехотя поднимался, сонно тыкался по углам, как слепой котенок, что-то бормотал про себя, наконец зажигал свет в кухне, где я спал на полатях, и усаживался за работу. До самого завтрака он починял какие-то сапоги, ботинки, валенки. Дело делал ловко и быстро — любо поглядеть.

Работал Виктор в сапожной мастерской, был там на хорошем счету, кроме того, по настоянию жены, прирабатывал на дому: ремонтировал обувь соседям.

Это был мужичок с ноготок, про каких говорят: маленькая-де собачка — до старости щенок. И вправду: возраст Виктора определить трудно. Ростиком с мальчишку, а личико морщинистое, бледное, — у таких, кажется, и борода не растет. Ходит легко, вприпрыжку, будто каждую секунду готовый сорваться на бег. И всякому рад услужить: жене, теще, даже мне. Добрейшей души человек! Клава вьет из него веревки, он у нее как золотая рыбка — на посылках.

— Виктор! — орет она после ужина. — Ах ты, козлиная мордочка! Хочешь, чтоб дом как полная чаша был, хочешь трофейный гарнитур иметь, а работать за тебя чужой дядя будет?! Садись, садись, до сна еще полтора лаптя починить успеешь!..

— Нужен он мне, твой гарнитур, как собаке пятая нога, — невнятно бормочет Виктор себе под нос.

— Чаво, чаво?! — грозовой тучею надвигается на него жена. Прет, как трактор, готовая смять, задушить, втоптать в землю.

И Виктор пятится, покорно горбясь, идет к своему сапожному стульчику. Но Клава не всегда с ним так жестока. Бывает, и приласкает при всех, даже сапоги стянуть поможет или голову, как малому ребенку, пожелает собственноручно ему вымыть. А то даже прикинется, что она — покорная жена: в подчинении у мужа ходит. Особенно любит это делать при посторонних. Как-то вечером зашла соседка Кошкалдина — обладательница драгоценного трофейного гарнитура. Зашла, чтобы заказать через Виктора в мастерскую модные в то время бурки из белого войлока для своего мужа, который был каким-то большим начальником районного масштаба.

— У Аркаши этих бурок… счесть не перечесть, — жеманно заводя под лоб глаза, говорила соседка Кошкалдина. Кажин год новые справляем. А как же иначе? Аркаша у всего народа с ног до головы на виду…

— Да уж это так, — угодливо поддакивала именитой соседке Клава, — уж они, мужики, одеться-обуться любят… Виктор! А не заказать ли тебе такие же бурки?

Польщенный вниманием Виктор промямлил что-то в ответ.

110