Светозары (Трилогия) - Страница 106

106

Я развязал. Она вонзила в зерно похожий на пику блестящий щуп, вытянула назад, пересыпала к себе в сумку попавшую за наконечник щупа пшеницу, вздохнула, сделала «сердечком» губы, пропела:

— Развязывай еще мешок… Не этот. Вон тот…

Еще три девицы лазили со своими щупами по другим нашим подводам. Потом куда-то ушли: понесли нашу пшеницу на анализы.

Нас оттеснили от весов, на них вкатывались одна за другой очередные возы. Мы долго ждали, казалось, много часов подряд. Стало уже темнеть, над воротами зажглись яркие фонари. Наконец приемщик, высокий мужчина в офицерском кителе, подозвал Сеньку и сухо сказал:

— Поступили анализы вашей пшеницы. Влажность — двадцать один процент. На три процента выше нормы. Принять не можем.

— Как так?! — опешил Сенька. — И чо нам теперь делать?!

— Везти зерно досушивать.

— Домой?! Везти-то?

— Ну, если здесь, в городе, есть знакомая бабка, которая согласится на сковороде высушить пять возов зерна… — губы приемщика жестко покривились: не то он улыбнулся, не то поморщился.

На Сенькином лицо появилась растерянность. Но ненадолго. Он тут же пошел в наступление.

— Не имеешь таких правов! — двинул он корпусом на приемщика. — Мы первые в районе сверх плана… «Красный обоз»… Специально оркестр привозили… Газет не читаешь! Я вот счас райкомовскому начальству докладу!..

— Начальник твой спит без задних ног и десятый сон видит! — оборвал Сеньку суровый приемщик. — Начальники приходят и уходят, а мы тут остаемся и работаем… Нельзя влажное зерно принимать, понимаешь? Не положено! И никакие начальники тут не помогут!..

— Да почему оно влажное-то?! Те дуры со своими щупами… А ты и рад им верить… Тьфу, пропасти на вас нет! — Сенька схватился за голову. Потом обежал три раза вокруг наших подвод. Потом исчезал и вновь появлялся. Мелькал среди чужих обозников. С каким-то лохматым дядькой затеял обмениваться зерном: пересыпали несколько мешков. После зачем-то заставил нас «перетасовать» на своих возах мешки — перемешать верхние с нижними.

— Чего уж там, поедемте домой, — высказалась молчаливая Тамарка. — Видно, плетью обуха не перешибить…

— Не перешибить?! — рявкнул Сенька, который помогал ей, яростно перекладывал мешки на ее телеге. — Плохо ты знаешь Семена Палкина!..

Он сорвался и снова куда-то понесся. Вроде бы это его стремительная фигура мелькнула за решетчатой оградою хлебоприемного пункта на пару с девушкой-пампушкой, которая брала из моих мешков пшеницу на анализ. Каким же чудом он проник во двор? Или это мне померещилось?..

Сенька появился не скоро. И пришел он не один. Все тот же уполномоченный товарищ Сидоров в своем неизменном дерматиновом кожане, вот кто был рядом с ним! И это даже грозного приемщика ошарашило.

— Начальники уходят… но приходят, — тихонько сказал ему Сенька, подняв кверху указательный палец.

Уполномоченный потребовал, чтобы анализы повторили: «Передовики-ударники обманывать нас не могут! На кого же тогда нам надеяться?»

Девушка-пампушка подошла к моему возу:

— Развязывай мешок… Не этот. Вон тот…

На этот раз зерно у нас приняли!

— От человек! — восхищался Сенька, имея в виду уполномоченного Сидорова. — Пришел к ему домой, поднял с постели… Адрес дал дежурный в райкоме. Ага… Начал перед им извиняться: так, мол, и так… Он и слухать не стал. Дело, говорит, прежде всего. И пошел со мною ночью. А живет — аж на том краю города… Железный человек!..

11

Было около полуночи, когда выехали мы из райцентра. Лошади не кормлены, не поены. Сами валились с ног от голода, усталости и нервотрепки. Но стегали и стегали лошадей, будто боялись погони. И лишь когда скрылись из виду редкие огоньки города, остановились на ночлег у какого-то крохотного озерка. Оно стеклянным осколком тускло блестело в темных полях.

Наломали камышу и бурьяну, насобирали сухих коровьих шевяхов, развели костер. Двигались вяло, как осенние мухи. Стали варить картофельный суп, для сытности высылали в него пару горсточек пшеницы, которую удалось натрясти по пустым мешкам. Суп получился плохой, зерно в нем не успело развариться. Но ведь есть все равно не хотелось. Ничего уже не хотелось… Вспомнилось мельком, как ездили мы недавно с бабушкой Федорой к ее отцу, столетнему деду Арсентию. И вот так же ночевали в степи. Но какая то была чудесная и тревожная ночь! Как полыхали над озером таинственные светозары, как восторженно и мучительно-сладко было на душе! Та ночь породила во мне неясный гул, эту странную музыку, которая нередко теперь звучит во мне и просится, чтобы я выкричал ее песней или стихами…

А сегодня почему-то все так тоскливо и горько… И холодно, и неуютно в ночной степи. Ущербная луна прячется за грязные лохмотья облаков и словно бы подглядывает оттуда, то высовываясь, то вновь скрываясь. И тогда вокруг костра такая чернота, что боязно шагнуть — как в пропасть…

Мы с Васильком идем к моей телеге, стелем себе постель из пустых мешков, мешками же и укрываемся, да еще драными своими шубенками. От мешков пахнет коноплей и пшеницей. Рядом топочут стреноженные лошади, с треском срывая зубами жесткую осеннюю траву. У костра еще какое-то время слышится разговор взрослых.

— Женишки то мои спать ушли, — жеманится Клавка Пузырева. — Вот он какой пошел, нонешний кавалер… Пойдем, Тамарка, и мы с тобой завалимся на пару… Или ты как?

106