Светозары (Трилогия) - Страница 104

104

— В этой котеже вам сподручнее будет, — сказал хозяин.

А утром Тамарка жаловалась, что всю ночь не сомкнула глаз из-за крыс, которые «топотали по полу, как лошади», а Клавка Пузырева охрипла от холода и сырости.

Я заглянул в «котежу». Просторный амбар до потолка был завален всякой рухлядью. Гоголевский Плюшкин, пожалуй, позавидовал бы нашему хозяину. Чего здесь только не было! Какие-то помятые бочки, самовары, колесо от трактора «Фордзон», пожарная кишка, бункер от комбайна (как доволок, сердешный?!), какие-то шестерни, шмотья рваного железа, даже огромный позеленевший крест, — должно быть, с купола местной церкви.

На какой-то завтрак, даже на пустой чай, рассчитывать было глупо, мы быстро запрягли лошадей, отправились в дорогу. И только когда отъехали от Копкуля верст пять, остановились подкрепиться.

— Сегодня угошшаю я! — торжественно объявил Сенька и позвал всех к своей подводе. Раскатал на возу мешки, выволок из-под них добрый сидорок из мешковины. Вытряхнул небрежно содержимое на расстеленный плащ. У нас глаза на лоб полезли… Булка белого крупчатого хлеба, вяленые чебаки, куски пожелтевшего, видно, прошлогоднего сала…

— Неужели дядя угостил? — с сомнением спросила Клавка.

— Ага! — лукаво подмигнул Сенька. И добавил не совсем для нас понятное: — Была проделана боевая операция под названием «Наказать фрайера». Кушайте на здоровье!

9

В райцентр мы приехали во второй половине дня. Вид его особого впечатления на меня не произвел: серые домишки, кривые улочки, на вокзале единственный дом в три этажа, который здесь называют «Лондоном». А в остальном то же село, только зелени поменьше, да пыли на дорогах больше, да называется по-другому — город.

Запомнились же мне здесь железнодорожная станция и городской базар. Туда мы бегали с Васильком от нечего делать, пока подводы наши стояли на элеваторе, в длиннющей очереди.

Такого количества народа, как на этом базаре, я не видел никогда. Кричали люди, скрипели телеги, на разные голоса ревела, блеяла, ржала, мычала скотина, — и все эти звуки сливались в общий гул, и издали, когда мы подходили к базару, нам показалось, что в середине его сидит какой-то великан и, балуясь, играет на огромном баяне, растягивая его на одной басовитой ноте.

Беспрестанно гомонила и двигалась пестро одетая толпа, и когда мы окунулись в нее, то зарябило в глазах, точно на карусели. Все поплыло мимо, замельтешили какие-то лица, замахали чьи-то руки, конские и бычьи хвосты…

Потом, когда постояли и огляделись, карусель стала как бы понемногу притормаживать: отчетливо увиделся сивобородый старик, державший за рога рвущуюся козу, у которой от натуги и испуга выкатывались из орбит глаза. Рядом конопатая баба торговала красными леденцами-петушками на синих палочках. Неподалеку сидел, понурясь над пустою шапкой, безногий мужик с багрово-пьяным лицом. Маленькая нарядная девочка испуганно выглядывала из-за материной юбки на инвалида и жалобно тянула:

— Ма-а, а где у дяденьки нозки?..

Наверное, такое она видела впервые: безногий человек был для нее в диковинку.

А посредине базара взахлеб наяривала гармошка, в тесном кругу лихо отплясывал молодой солдатик при погонах и медалях, но почему-то в соломенной шляпе, около него крутилась, притопывая и махая руками, толстая крашеная девка и хрипло подпевала:

Мине милый изменил,
Я упала перед ним.
Чо я, дура, падаю
Перед такою гадою?

— Плохо, что нет Сеньки Палкина здесь, а то бы он им показал кузькину мать! — сказал Василек.

Мы еще немного потолкались в этой чужой для нас толпе, денег у нас не было, а одежда была такая, что торговки пирожками и калачиками подозрительно косились на нас и растопыривали руки над своим «товаром», — потолкались немного и, грустные, усталые, побрели на железнодорожную станцию.

Мы никогда не видели ни паровоза, ни вагонов, ни самой железной дороги, и меня, степняка, с рождения привыкшего к тишине неторопливой размеренной жизни, все это ошеломило, потрясло. Еще когда шли мы по высокой насыпи, рядом с голубыми рельсами, то, далеко не дойдя до станции, почувствовали вдруг странное вздрагивание под ногами. Еле ощутимо вздрагивала земля, будто в ее широкой груди билось огромное железное сердце. Мы oглянулись: далеко-далеко в степи, где истончались на нет голубые ниточки-рельсы, показался крошечный, похожий на игрушку, паровозик, над которым красиво развивалась кудрявая струйка дыма.

Паровозик быстро приближался, увеличивался в размерах, пыхтел все громче и сердитее, — и вот накатил на нас в страшном грохоте и лязганье железа, обдал жаром, кислой вонью каменного угля и окалины, загудел басовито и требовательно и поволок дальше извивающийся зеленый хвост вагонов.

— Вот это да-а! — в испуге и восхищении протянул Василек. — Прямо — Змей Горыныч…

Когда мы пришли на станцию, этот паровоз стоял там. Он тяжко отпыхивался, свистел и хрипел нутром, будто страдал одышкой. Весь он был потный и грязный и в самом деле казался живым существом, огнедышащим сказочным чудовищем, которое вот отдохнет только с дороги да и начнет крушить все подряд, топтать железными лапищами-колесами.

Но кроме этого на станции еще много было паровозов. Одни стояли молча, другие сердито пыхтели и фыркали, а какой-то, поменьше других, весь черный от копоти и грязи, зачем-то толкал взад-вперед вагоны с бревнами.

104